Анатолий Гаврилов - Берлинская флейта [Рассказы; повести]

Закрыть окно, глаза, открыть газ.

Завернуться в тряпье на полу, уснуть, не проснуться.

Она включает отопление, музыку, зажигание, скорость, фары, свет, мчится машина по ночному городу туда, где флейтист будет дуть мимо флейты, пианист будет стучать гвоздем по черному дереву, далее будут вина красные, белые, зеленые, голубые и черные в виде угольных брикетов в корзине у подтопочной дыры на рассвете, на полу, в незнакомой местности.

Этой шапке уже четверть века.

Они продолжают движение по серой гофре февральской степи.

К Георгию приехали земляки. Они тоже художники. Они рисуют грузинские мотивы поточным способом, краски еще не просохли, уже есть клиенты, а сейчас немножко поужинаем: горы зелени, мяса, рыбы, специй, веселые голоса, затейливые тосты, жизнерадостность и самовлюбленность — сбежал, долго бродил под моросящим дождем.

Ночная музыка моря, запасных путей, разбитых вагонов, разлагающихся трупов.

Прогулки по городу и за городом доставляют удовольствие, морщины разглаживаются, тонкие запахи ощущаются, различаются — даже прослезился.

Нет, он не пьет, а если пить, то поезд входит в правое ухо и выходит в левое.

Произведения скульптора котируются.

На смену бледному дню является мрачный вечер, и бледный день, дрожа от страха, не может сдать смену своему сменщику, так как нечего сдавать.

Солнце светит в окно, птица поет, листьев на дереве четыреста сорок восемь, двадцать три из них желтые, бетономешалка пока молчит, пчела преждевременно выползает из своего домика и теряет сознание при виде черных полей и лесов с остатками снега, сесть на пол и гудеть без повышения и понижения, глоток вина на несколько минут отправит к блеску ног ее на склоне холма бывшего порохового склада, картины на стенах, их много, и вся эта грузинская ностальгическая тема давит, душит, а звонкий смех двухлетней Катарины раздражает.

Белая проволока в зеленой траве. Стакан когда-то принадлежал подполковнику. Энергичный инвалид и пьяные девушки в весеннем лесу. Жгуты и ленты. Солома и битум. Ткань и дерево. Дубляж орнамента ковра на оконном стекле. Живет во впадине бывшего кирпичного карьера. Домик, виноградник, цветы. Кладбище над головой, то есть живут они ниже уровня старого, тесного городского кладбища. Хоронить там уже нельзя, но хоронят, гробы на гробы, кости на кости, многоэтажное кладбище, и черные стенки крайних гробов давлением выдавливаются к краю карьера, и теперь коричневая стена карьера похожа на комод с многочисленными ящиками.

Его унижают, бьют, но он старается не унывать, недавно совсем убили, и теперь он самый веселый на кладбище.

С наступлением темноты активизируется работа кладбищенского телеграфа, телетайпы стучат и стучат, короткие слова теснятся и сталкиваются, до рассвета нужно успеть сообщить нечто важное тем, кто еще там, наверху, а те тоже торопятся сообщить что-то свое, линии перегружены, информация идет по корням, камням, стволам и стеблям, тысячи голосов идут противоположно басу, нисходящая секвенция в коде, острая неустойчивость, отклонения, ложная реприза, недосказанность, недоговоренность, незавершенность — рассвет, конец связи.

При определенных условиях алмаз превращается в говно, но и говно при определенных условиях способно превратиться в алмаз.

Мешок лекарств. Выпить их сразу. Негр принес бутылку водки. Тень слева. Тень справа. Это стекло, подумал я, глядя на стекло. На набережной никого. На набережной никого, подумал я. Сейчас будем слушать музыку. Но это чревато детонацией. Лучше, пожалуй, уйти. Неизбежность. Неотвратимость. Несоответствие. Ушел. Он обиделся.

Луч карманного фонарика в туманный вечер. След на снегу от ржавых полозьев. Неудовлетворенность обновкой — слишком мелкая клетка. От локального к универсальному. Ему все нравилось в ней. Он был счастлив. Он спросил. Она взглянула. На полтона выше. На полтона ниже. Послали навестить усопшего, прошел мимо, вышел в поля за гаражами. Время простит. Уже простило. Женщина с красными волосами. Женщина с белыми волосами. Женщина без волос.

Она роется в старых тряпках, чихает от пыли, он лежит на диване и смотрит в створ ее раздвинутых ног, в пах. Пошел снег. Граппа ему понравилась. Приемосдатчица поддала и уснула на ящиках. Ветер стряхнул листья, и они полетели. Зажглись фонари на другом берегу, и свет отразился в воде и в ее глазах.

Там степь, забор, высоковольтное оборудование, стол, стул, клеенка, ветер, эксгибиционист за окном.

Белый цементный двор, пыльный виноград, собачья шерсть. Остатки старого меда в медном баке на чердаке. Паутина. Вечерняя плакальщица и шиповник Гриффсона. Звук флейты падает на вазу, стекло резонирует и сольно отзывается в голове. Эта женщина здесь котируется. К ней всегда очередь. Она у нее, по словам испытавших, как-то странно вибрирует, что снова и снова гонит к ней.

Здесь почему-то не страшно исчезнуть.

Пучеглазость, крикливость, манерность.

Смутная полоса жизни.

Пыль готова всегда взлететь и засыпать и цветы, и глаза.

Боксер поворачивается спиной к сопернику, и тот молотит его по спине в конце августа на ринге, где вместо канатов — бинты, в непосредственной близости от обрыва, откуда открывается вид на море, слободские крыши, железную дорогу.

Нынешним летом произвел ремонт части забора, яму для сбора дождевой воды подправил свежим цементом, в гости ходишь иногда, редко, как и они, чаще все дома, один, в делах, вечером можно сходить на Водопроводную поиграть в домино, ну вина иногда выпьешь домашнего, в театре давно уже не был, на пляже всего один раз за все лето.

Просят пас по левому флангу, и другим не дал, и сам запутался, упал.

Она сидит на диване и смотрит телевизор, он спит, положив голову ей на колени.

Самолет на низкой высоте распылял гербициды, а он подумал, что самолет загорелся.

Красное вино в сумерках на железном мосту, теплые утки над холодным морем в сторону Турции, на ней плащ стального цвета.

Электрическая липкость их ацетатных платьев.

Открыли пивную будку на пустыре, легли на картонные ящики, провалились.

Красная косынка, запах черной смородины, островок чистого песка у калитки, намытого недавним дождем, неопределенность, неустойчивость.

На серванте открытка с изображением поэта в шляпе и с трубкой в зубах под вой вечно голодного соседского пса.

Она мазалась какой-то антиревматической мазью, и запах этой мази стал неотъемлемой частью тех зим.

Мокрые кусты и запах спиртовой эссенции у спуска к их домику.

Блеск темного стекла пузырька из-под мараславина на подоконнике.

Она его поцеловала, когда он спал.

Солдаты долбят лед.

Ветер нагнул кусты желтой акации у школьной мастерской.

Бессмысленная свадьба.

Жених от переутомления на нервной почве потерял сознание.

Бедность лексикона и гардероба.

Вешние воды, капрон, резина.

У нее был тонкий свитер цвета кофе с молоком.

Неопределенность.

Ее сегодня не будет, значит, ничего не будет.

Короткий разряд пробил цинк и воду и вышел через волосы в стекло.

Они никак не могут завершить строительство дома.

Весенний гной измученной души.

Его схватили по ошибке и били кабелем в опорном пункте.

Через полгода после рождения ребенка он стал поколачивать ее.

Проводник недосчитался одного полотенца и предъявил претензии.

Ночь сырая, темная и какая-то пыльная.

Там тоже было много такого.

Грязь вечерняя, хрустящая.

Цветной сахар и ванилин.

Во время прогулки по бульвару он пожаловался на равнодушие, черствость, тупость, цинизм, меркантильность и лицемерие тех, с кем приходится иметь дело, рассмеялся, сказал, что оба мы — два титана эпохи вырождения, что с нас взятки гладки, что время нас давно уже простило и ничего от нас не требует, сказал, что ему сейчас вдруг захотелось назвать меня Мартином, а себя Морисом, далее разговор зашел об официантке ресторана, где мы только что были, что она — бывшая оперная певица и даже очень неплохая, потом вернулись домой и он пожаловался на боли в пояснице, и я как мог сделал ему массаж, после чего он до рассвета рассказывал мне о своей жизни, что определяется коротко — издевательства и глумления, и я как мог стал его утешать, и он, кажется, несколько успокоился и закрыл глаза, уснул и я, проснулся — он уже весь в движении, из его зеленых глаз летят сухие искры — огонь, дым, конвульсии.

Георгий и Моника уезжают на неделю в Париж, просят меня поливать цветы и съесть и выпить все, что на кухне.

Уехали.

Не по себе ночью в огромной квартире.